Владимир Казаков - Вечный порт с именем Юность
– Что тебя тревожит, девочка?
Наташа густо покраснела, сломала в пальцах печенье.
– Вы не могли и не можете быть одинокой, Галина Терентьевна! Вы же красавица! Вот у Батурина на картинках все женские портреты чем-то на вас похожи, только он любит изображать вас с косами. Один летун сказал: «Столько получает, что можно не работать!»
– Похоже на Антона Богунца.
– Он. Ну и что?
– Лирика, Наташа. Любовь не видит никого и ничего вокруг. Послушать тебя, так это сплошное счастье. Бывает. Но иногда – боль. Ох, какая боль, Наташа. До бреда. До омута…
– Вы замечательная женщина!
– Я была женщиной? – горько воскликнула Лехнова и резко поднялась. Отошла на шаг, примерилась взглядом к дубовому стулу и, схватив его вытянутой рукой за нижнюю часть ножки, попыталась поднять его до уровня груди. – Я была женщиной! – повторила она, и стул выпал из руки, ударившись об пол, повалился на сломанную спинку. – А ты слышала, как я ругаюсь? А ты слышала, что я Ожникову ответила, когда он мне попытался сделать предложение?
– Пусть не лезет!
– Наташка! Милая! Да я ж его матом, и не просто. Не видишь в этом разницы?
Тишина в комнате стояла минуту. Все это время Наташа сидела не двигаясь. Не находила слов.
– На месте Михаила Михайловича я бы на вас женилась, глядя на Лехнову мокрыми глазами, сказала она.
– Так и будет, только попозже.
– А Иван Иванович?
Лехнова не ответила.
Наташа подняла сломанный стул, притулила его к стене. Дверь закрыла тихо.
* * *Динь-бом! Динь-бом! – забился в тревоге колокол, и звук его, как упругая волна, толкнул занавеску…
Колокол пробил трижды по восемь раз. «Рында вызывает экипаж Руссова». Лехнова торопилась к Батурину. Как она и рассчитывала, застала в кабинете кроме хозяина Донскова и Луговую.
– Коньяк пьете?
– Здороваться надо, – улыбаясь, сказал Батурин. – Чаю хочешь?
– Ты уже здесь! – кивнула Лехнова Наташе. – Ох, окрутит она тебя, Николай Петрович! Опять, поди, рисовать чего-нибудь принесла?
Наташа не повела бровью. Действительно, в первый раз она навестила Батурина со стенгазетой и попросила нарисовать карикатуру на него самого, позволившего сказать по радио несколько бранных слов в адрес прожекториста. Батурин был, конечно, прав. Прожекторист ослепил пилотов при посадке. И Николай Петрович не прогнал её, как предсказывал Богунец, а нарисовал себя так, что оба долго с удовольствием смеялись. Сегодня, в воскресенье, ей понадобился перевод с немецкого языка небольшой статьи из журнала – Батурин хорошо знал язык. Она так и ответила Лехновой, освобождая для нее кресло:
– Я по-немецки пришла поговорить. Садитесь, Галина Терентьевна!
– Можно с вами повечерять?
Бим-бом, бим-бом! – звенел колокол.
– Что там случилось? – спросила Лехнова, повернув, голову к окну.
– Сейнер потерял из дырявого бака пресную воду.
Звон колокола невольно заставил Донскова вспомнить рассказы командира эскадрильи и пилотов о первой «Спасательной» операции. Уже тогда…
Замполит умел думать в самой шумной компании, уходить в себя, даже если над ухом бьет барабан. Донсков представлял первую операцию так, как будто сам участвовал в ней. И немудрено: расспросив участников, он записал их рассказы в «Историю ОСА».
…Это произошло в год организации «Спасательной» эскадрильи. ОСА имела тогда пять опытных экипажей, и ни один из них не летал над морем ночью. Проводились первые тренировки, да и то над замерзшими озерами, оголенным лесом.
Корабль, попросивший срочной помощи, оказался норвежским танкером. Комарову сообщили «координаты беды» (впоследствии это выражение, прочно вошло в лексикон спасателей) из города и уточнили, что водой могут подойти к норвежцу только через три-четыре часа, а может быть, и через пять. Комэск ответил, что к такой «Спасательной» операции его люди еще не готовы. И тогда пришла первая радиограмма, которых потом были сотни и они всегда вызывали острое раздражение: «Живучесть судна на пределе. Вылет по вашему усмотрению». Вроде бы хочешь – лети, хочешь – нет, но в подтексте явное: ответственность перекладываем на вас…
И тогда Комаров впервые почувствовал страх, особый страх руководителя за принимаемое решение. Мысль, что будет с ним лично – зажала сердце первой. Он, помучившись, смог всё же её отбросить. Начал думать о подчиненных. Они были разные, очень разные, и неудача могла придавить одних, другим испортить дальнейшую судьбу, третьи могли не вернуться из полета. Об этом он всегда знал, но как-то в общем, неконкретно, а сейчас возможную катастрофу рисовал в своём сознании детально, страшно. Комаров вспомнил фронтовое: «Добровольцы! Шаг вперед!» Но в данный момент обстановка была иная: летчики были плохо подготовлены профессионально, мягко говоря, посылать их даже призывом было жестоко.
Направляясь к людям, Комаров, не замечая, грыз мундштук пустой трубки и беспокойно теребил отрастающую бороду. Тихо, вяло объяснив пилотам задание, сказал:
– Никого не принуждаю. Только добровольно. Гарантии успеха почти нет.
Первым встал Николай Батурин, за ним Руссов и четыре молодых бортмеханика. Поднялась и сидящая с ним за столом Лехнова. Три командира экипажа, если считать и его, Комарова, штурман и ни одного второго пилота! Впрочем, вон поднимается один…
– Оплата?
– Назовите свою фамилию.
– Пилот Богунец. Я спрашиваю, сколько заплатите нам за цирк?
К ответу на вопрос Комаров не был готов – знал условия вознаграждения приблизительно.
– По международным законам за спасение экипажа полагается приз. Суммы его в той части, которая причитается нам, не знаю.
– Норвежец. Значит, валютой?
– Вас это очень интересует?
– Я сюда прибыл не «за туманом и за запахом тайги».
– Вы не полетите… до выяснения вами заданного вопроса. – Этими словами Комаров смягчил отказ. Оглядев стоящих летчиков, подумал: «Не густо». – Николай Петрович пойдет с Руссовым, Руссов – за второго. Я на правое сиденье беру Галину Терентьевну. На сборы – час. Электрикам закрепить три малых прожектора на каждом борту вертоплана. Механикам установить дополнительные баки с горючим. За дело!
Вот и вся подготовка, кроме навигационной, проведенная в ночь, когда норвежский танкер ломала тяжелая волна Баренцева моря, поднимая на гигантских загривках не пену и глыбы поломанных льдин, облизанных теплым течением Гольфстрима.
